По ходу Олимпиады-2014 в Сочи случилась драма, которую заметил весь мир. 23-летняя фристайлистка Мария Комиссарова жестко упала на тренировке и сломала позвоночник.
Потом были судьбоносный разговор с Путиным через кислородную маску; лечение в Германии, где пациентка хотела каждую минуту жать на кнопку, которая закачивала в нее морфий; истерика в палате после слов немецкого врача, что она никогда не встанет на ноги; суицидальные мысли, от которых спас любимый; профессор, пообещавший излечить целиком – Мария до сих пор с ним судится в надежде отвоевать 56 миллионов рублей (17 октября Невский районный суд Петербурга постановил выплатить ей 3 миллиона, но она поборется еще).
Мария – суперстойкая. Научилась радоваться каждому дню, переехала в Испанию, вышла замуж на Тенерифе, в августе родила уже второго ребенка, ведет популярный блог в инстаграме, а главное – все еще верит, что однажды встанет и пойдет.
Ей приходилось выступать через страх, первая коляска была уже в 17 лет, из сборной выгнали после смерти мамы
– В спорт меня привели родители. Да, они сами занимались, пусть и не настолько профессионально, как я. Папа катался на лыжах, мама была саночницей. На лыжи они меня поставили, когда мне было 5. Спросили, хочу ли попробовать. Мне понравилось, я согласилась. Первые занятия не помню, но сохранились записи на пленочных видеокассетах – родители меня и снимали.
– Вы пришли не в самый безобидный вид – когда появился страх?
– Дети не особо его чувствуют. Осознание того, что горные лыжи – это опасно, пришло уже в зрелом возрасте. Чем старше становишься, тем страшнее. Если ты на тренировке несешься по трассе на скорости 100 км/ч, и вдруг у тебя на пути появляется какой-нибудь турист, это смертельно опасно. Поэтому хочу дать совет тем, кто время от времени катается в горах на лыжах – будьте бдительны, никогда не выскакивайте на трассу, где занимаются профессионалы!
– Первая серьезная травма сильно вас надломила?
– Я получила ее, когда мне было 17. Трасса была несложной, меня подбило на кочке – так развернуло, что сломала ногу: был перелом голени в трех местах, доставили в больницу на вертолете.
Родители очень переживали и плакали, когда встретили меня на коляске с поломанной ногой, уже после операции. Но я им сказала: «Ой, да вы что, не переживайте – сейчас заживет».
«Сейчас» не получилось: с ногой потом было много проблем, 3 месяца ходила на костылях! Через год только смогла снова встать на лыжи.
– Что мешало вернуться быстрее?
– Мне поставили внутрь ноги железный штифт, но он был намного длиннее кости, из-за чего перелом сросся нехорошо. Мне было больно кататься; но когда штифт окончательно вытащили, уже через месяц встала на лыжи и даже выиграла финал Кубка России.
Когда восстанавливалась, очень за ногу переживала, потом на трассах долгое время страховалась, было неспокойно. Да и вообще мне было сложно вернуть форму, результаты не сразу пришли.
Но мыслей уйти из спорта не было вообще! Да, я была очень молода, но уже показывала хорошие результаты, ставила перед собой достойные цели. Хотелось поскорее вернуться. Никто не отговаривал – все знали, что я очень хочу продолжать. Да, было больно и страшно, но я знала, что в горных лыжах травмы случаются, что это не плавание, а жесткий вид спорта, где приходится терпеть.
Ты постоянно на воздухе, на природе, ездишь по разным странам. Тебе не приходится, как гимнасткам, сидеть все время в одном зале. Я обожала путешествовать.
Ну и, конечно, мне нравилось побеждать, преодолевать себя. Если занимаешься спортом и чего-то добиваешься, он затягивает – появляется даже зависимость. Ты дико скучаешь по ощущениям, которые дарит пьедестал, церемонии награждения. Но в то же время после побед я понимала, что лишь преодолела еще одну ступеньку и нужно двигаться дальше.
– Вы познакомились с будущим мужем, как раз когда занимались горными лыжами.
– Впервые я лично с ним пообщалась на командном собрании перед сборами. Нас тогда заметили, взяли в сборную России. Мне было 15. Я и раньше слышала, что есть такой Леша Чаадаев – перспективный парень, он тогда часто занимал призовые места. Как увидела его, так сразу и понравился. Харизмой, безграничной добротой. Он всегда ко всем девушкам относился с огромным уважением. Постоянно дарил цветы, не мог себе позволить пойти на день рождения или в гости без подарка. Он очень галантный, до сих пор такой.
Хотя из-за этого мне поначалу сложно было понять, что он ко мне как-то особенно относился. Да, были знаки внимания, даже какие-то трогательные смс. Лыжи помогал нести, заботился в мелочах. Но я все это не воспринимала всерьез, а после отмены совместных сборов мы стали общаться урывками.
А когда я ту жуткую травму ноги получила, мы уже совсем мало общались, по-моему, у него даже девушка была. Но если где-то встречались, всегда обсуждали спорт, он был для нас на первом месте.
- И все же из горных лыж вы ушли. Почему?
– Там огромная конкуренция: тяжело было представить, как я побеждаю на Олимпиаде.. Когда услышала, что Игры пройдут в Сочи, набила тату в виде колец.
До перелома ноги я дважды становилась десятой на Кубке Европы. Во мне разглядели потенциал, но случилась та травма...
Я не смогла быстро вернуть форму, а тренеры, руководство федерации хотели видеть результаты здесь и сейчас. Мне, конечно, по старой памяти дали шанс. Я каталась два сезона. Но постепенно меня оттерли от основы, выгнали из команды. Никому не нужны травмированные, поломанные спортсмены. В этот крайне непростой период случилась новая трагедия: умерла мама…
Это был 2011-й, мне было 20. Вечером я сидела за компьютером. Мама пришла от зубного – у нее сильно опухла щека. Она сказала, что устала, и пошла спать. Я еще тогда почему-то подумала: «Хочу, чтобы у моих детей была бабушка».
Утром мы с папой встали очень рано, в 7, я повезла его на работу, потом поехала встречать на вокзале подругу – она напросилась ко мне в гости. Мы с ней приехали домой радостные, довольные. Было где-то 9 утра.
Я стала готовить завтрак себе и маме – подумала еще, уж больно долго она спит, видимо, сильно устала. Мы с подругой помылись, накрасились, собрались ехать по делам. В 11 пошла будить маму.
Зашла в спальню, говорю: «Мама, вставай, тебя завтрак ждет!» Она не шевелилась. И тут я заметила, что она не дышит. И тогда я закричала: «Проснись!»... И потом все как в тумане. Позвонила папе, в скорую.
Приехала бригада. Четко помню, как мне сказали: «Ну и чего вы нас позвали? Тут уже труп. Вам участкового звать надо было». Потом – морг. Заказали вскрытие, чтобы выяснить, почему мама умерла. Я подумала, что, вероятно, дело в стоматологе. А оказалось, умерла от аневризмы аорты: лопнула самая большая артерия в теле, кровь разлилась по всему организму.
Мама умерла за пару минут, ей было 52. Как бы я хотела, чтобы мама была рядом, пусть и не идеальные у нас были отношения...
Когда это произошло, я только восстановилась после очередной травмы. Были похороны, а уже через неделю надо было ехать на соревнования. Я думала – ехать или нет. Но от этого зависело мое попадание в сборную.
Решила ехать, но выступила неудачно – сами понимаете, какое было состояние. Тут же прошло собрание, меня выгнали из сборной: «Результаты недостаточно хорошие». Все на меня тогда навалилось...
Советы о том, как не вылететь с трассы «телевизором», серебро Кубка мира после смерти канадца, дисквалификации за пихание локтями
– После ухода из сборной поступило предложение от федерации фристайла – там как раз было мало спортсменов. Плюс ски-кросс максимально похож на горные лыжи. Еще подтолкнуло решение Леши уйти в ски-кросс.
– Вы с ним уже гораздо ближе стали общаться?
– Да! Когда были паузы в соревнованиях, ходили в кино, выезжали на шашлыки за город, иногда ездили на машине в Европу. Но в основном, конечно, посвящали время тренировкам, плюс на тот момент я еще училась.
– Ски-кросс считается самой сложной дисциплиной во фристайле?
– Я бы так не сказала, каждая чем-то сложна: я бы, например, не смогла выступать в могуле или в акробатике – к ним нужно готовиться с детства.
В ски-кроссе есть два вида состязаний: в квалификации ты спускаешься с трассы один, на время, в финале вместе с тобой спускаются трое. Трасса в ски-кроссе – с препятствиями в виде виражей и трамплинов. Виражи давались легко, ведь они есть и в горных лыжах, а вот с прыжками было не так просто...
– Вы ведь раньше никогда не прыгали, а тут еще и высота приличная.
– Было очень страшно! Я первые прыжки помню до сих пор – нас тупо ставили перед трамплинами и говорили: «Прыгайте». Но в этом была своя эйфория, свой кайф. Мне понравилось! Самое классное, когда ты преодолеваешь страх, начинает что-то получаться. Тебе хочется еще и еще. И вот ты уже правильно делаешь прыжок, потом выходишь на трассу.
Я испытала просто фантастические эмоции, когда впервые проехала трассу целиком. Конечно, страх всегда присутствовал, но бывалые кроссмены сказали, что у них до сих пор есть страх и это нормально.
– Как вы учились прыгать? Что было самым важным?
– Во-первых, нужно быть уверенным в себе. Во-вторых, правильно группироваться. Ни в коем случае нельзя отклоняться назад: когда боишься, очень хочется сесть на попу, но такое отклонение – грубая ошибка, потому что ты можешь вылететь с трассы «телевизором» – есть такое понятие у кроссменов. Вместо этого нужно максимально подаваться вперед.
Кстати, в ски-кроссе сложно достичь автоматизма, поскольку все трамплины разные. Например, некоторые заострены чуть наверх, и нужно думать, каким способом их преодолеть. Сделать опережающий прыжок или что-то еще. Каждый трамплин индивидуален, невозможно натренироваться так, чтобы превратиться в робота-кроссмена.
Конечно, со временем какие-то навыки отработала. Леша очень помогал, все досконально объяснял перед стартами. Хоть он тоже был новичком, но во все тонкости быстро вникал, максимально изучил технику и всегда поддерживал – не только меня, но и всех девочек.
– Какие у вас были успехи в новом виде?
– В первый же год стала второй на этапе Кубка мира в Гриндельванде. Но этот результат был омрачен гибелью канадца Ника Зоричича.
Я стала второй в квалификации – не хватило нескольких сотых до первого места. Трасса максимально скоростная, да и препятствий не очень много.
Потом должны были состояться финалы. Ник тоже участвовал: прыгнул с трамплина, отклонился от траектории и врезался в заградительную сетку. Насколько я знаю, там трамплин был не очень, и еще эта металлическая сетка... Я лично Ника не знала, но старички были в курсе, кто это.
Нам по рации передали, что канадца увезли без сознания, мы уже на старте стояли. И нам начали все время объявлять: «Задержка, задержка, задержка». Часа полтора ждали.
Потом дошла новость, что его на вертолете забрали, потом – что он не приходит в себя, потом – все, сердце не выдержало. Естественно, старт отменили, потому что кроссмены – большая семья. Никто не мог соревноваться с траурным настроением.
А поскольку финалы отменили, оставили результаты квалификации – так я и завоевала второе место.
– Я так понял, что в ски-кроссе квалификации вам нравилась больше, чем финалы. Почему?
– В квалификации ты один на один с трассой. А в финале уже не все от тебя зависит, да и волнение возрастает в миллион раз. Вот ты на старте, калитка еще закрыта, а рядом – соперники. Нужно выяснить, кто из вас быстрее. Мандраж всегда присутствовал.
– Как вы боролись в финалах? Бывало, что пихали соперников?
– Я наглой никогда не была, скорее, тактично продумывала все. Например, как закрыть вход в поворот. Если ты едешь первым, то ты максимально близко расположен к поворотам, и по внутреннему радиусу тебя уже не могут обогнать. Или по внешнему. Короче, все нужно тактически продумывать.
Пихаться локтями недопустимо, иначе дисквалифицируют – можно лишь выставлять их. Нельзя выставлять палки, нельзя пихать их другим в ботинки. Потом все детально разбирается на видеоповторах, принимаются меры. Поэтому кроссмены стараются максимально интеллигентно себя вести.
Встреча со скрипачкой Ванессой Мэй, разговор о роковом трамплине, прыжок с высоты 3-го этажа на ноги
– До Олимпиады у вас в ски-кроссе все нормально складывалось?
– За год до Сочи порвала крестообразную связку колена, но к Олимпиаде восстановилась. Это типичная травма, особенно для горнолыжников. Я уже рвала кресты, и вот после неудачного приземления сделала это снова, причем трасса была максимально похожая на олимпийскую. Я тогда решила, что ничего страшного, травмы случаются на любых трассах.
– То есть в Сочи вы ехали без серьезных предчувствий.
– Я бы так не сказала. Кое-что произошло. За 2 месяца до Олимпиады я была уже в Миассе, вовсю готовилась к Играм – уже было известно, что отобралась.
И вот, когда ехала в автобусе, прочитала в телефоне первое интервью сноубордистки Алены Алехиной. Она во всех красках рассказала о личной трагедии. Весной 2013-го в Калифорнии во время рекламных съемок на ровном месте Алена получила травму спинного мозга и уже была на коляске (сейчас она живет в Лос-Анджелесе, замужем за экс-вокалистом и ритм-гитаристом поп-панк-группы Yellowcard Райаном Ки – Sports.ru).
Прочитав интервью, подумала: «Жестко! Бывает же такое... Но бывает у кого-то еще, не у меня». И когда упала в Сочи, конечно же, вспомнила это интервью.
– Алексей Чаадаев не поехал в Сочи, потому что не отобрался.
– Да, но Леша был рад, что отобралась я. Он переживал из-за своей неудачи, но был сосредоточен на мне, давал ценные указания. Думали, что он поедет на старты, даже смотрели уже ему билеты. Но в Европе тогда шли свои соревнования, он решил участвовать.
– В каком настроении ехали в Сочи?
– В шикарном, конечно! Была безумно рада, что прошла бесконечные отборы. Лишь в декабре стало известно, кто поедет – меня чуть ли не в последний момент зачислили в команду. По всему Петербургу расклеили плакаты с моей фотографией. А в Сочи нас встречали нарядно одетые волонтеры, желали нам удачи. Я сразу прониклась духом соревнований, появилась огромная гордость за страну. Невероятная была поддержка! О результате не думала, просто хотелось достойно выступить.
– Увы, вам даже церемонию открытия посетить не удалось.
– К сожалению. Тренеры привезли нас в Сочи только 10-го, уже после церемонии – до этого мы сидели на сборах в Челябинской области.
Честно говоря, я всегда мечтала побывать на церемонии открытия. Чтобы мурашки по телу... Очень хотелось пройти перед болельщиками под российским флагом. Пришлось смотреть по телевизору. Так что до конца атмосферу Олимпиады прочувствовать не успела, да и все время в Сочи я посвящала подготовительному процессу.
В столовой сидела за одним столом со скрипачкой-горнолыжницей Ванессой Мэй, которая выступила в Сочи под фамилией отца – Ванакорн. Она заняла последнее место в гигантском слаломе. Встретила, кстати, много друзей-горнолыжников, с кем раньше каталась.
– 15 февраля 2014-го – день, когда все случилось. Что помните о нем?
– Самый обычный тренировочный день, будничная обстановка. Завтрак, разминка. Вот что помню хорошо, так это большой-пребольшой страх: трасса была очень сложная. Но страх, как я уже говорила, есть на всех трассах.
Больше всего я боялась самого последнего трамплина, внизу. Он был огромный. Его, по-моему, построили, чтобы сноубордисты на нем трюки делали – пролет около 40 метров.
Но я до него не доехала, упала на простом элементе.
– Вам кто-то помогал перед стартом, подсказывал?
– В команде все успокаивали. Ребята говорили: все построено грамотно, потому что это – Олимпиада, здесь все тысячу раз проверяют и бояться нечего.
– И вдруг – такая травма.
– Как все было... Вышла я на старт, испытывая сильный мандраж, хотя уже много человек проехало. Помню, перекрестилась. Успела поговорить с мальчиками, которые уже проехали.
Обычно возникают вопросы по всей трассе. Часто бывает, что когда кто-то ее проезжает, ты накидываешься на него с расспросами: «Ну что, как там проехать, а как – там? Как лучше прыгнуть вот на этом элементе, а где надо посильнее оттолкнуться?» Тактика прохождения того или иного участка трассы может быть разной.
Мальчики нам сказали: ничего страшного – попытались успокоить... У одного из них я дополнительно спросила про тот самый трамплин. Хотела узнать, нужно ли там толкаться, чтобы долететь до приземления – в ски-кроссе есть такое понятие. Место приземления находится под наклоном, нужно всегда четко на него прыгать. Если ты его перелетаешь, приземляешься на плоский участок, если ты до него не долетаешь, то же самое происходит. И, соответственно, ты можешь отбить себе ноги. Поэтому нужно всегда попадать в скат.
Мальчик мне сказал, что лучше толкнуться, потому что нам, девочкам, можно не долететь. Но дело в том, что у меня вес и рост были немаленькие и, видимо, скорость была такой же, как и у мальчиков. Не надо было сильно толкаться.
Но я толкнулась, очень сильно толкнулась. В итоге перелетела все приземление и опустилась на плоский участок, как будто упала на ноги с третьего этажа, высота там была 5 метров. Удар был снизу в ноги. Я сломала позвоночник, просто приземлившись с высоты прямыми ногами на плоский участок.
Ни в коем случае не виню этого мальчика, потому что нужно на свои силы рассчитывать, на свою голову. Это может случиться с каждым спортсменом. Ну и, наверное, подготовка у меня была не на должном уровне. Я не знаю, как это могло случиться.
– Оказались не готовы к такой сложной трассе?
– Я бы даже не сказала, что она была самой сложной из всех, что я видела. Она просто была большая, все препятствия большие – больше, чем обычно. Но зато трасса была грамотно сделана, спроектирована. Бывает, на соревнованиях попадаются трассы с неправильными, неграмотно сделанными трамплинами. Ты с такого прыгаешь и не вперед летишь, например, а вверх. Но в Сочи все тестировалось много раз. То есть, не надо было бояться этих больших фигур, потому что их правильно сделали. Хотя я не думаю, что дело было в страхе, что он как-то повлиял на то, что случилось. Это, повторюсь, дело случая. Как и совет мальчика.
Просила Путина о лечении в Германии, возненавидела врача, сообщившего диагноз, обращалась к услугам шарлатанов, лечивших звуком
– Вы упали, что было дальше?
– Сознание не теряла – просто лежала. Дикая боль была. Но не запредельная, шок скрадывал боль. Поняла, что не чувствую ног. Еще я упала и на руку – ее тоже не чувствовала. Ко мне подбежал тренер, который был рядом – Михаил Александрович Гинстон. Я ему сразу сказала, что ног не чувствую.
Подвезли носилки, меня на них загрузили. Пока спускались с горы, я лежала и молилась, чтобы ничего серьезного не было. Потом меня положили в палатку скорой помощи, где вкололи обезболивающее. Помню, лежала и говорила: «Блин, снимите с меня ботинки!» А мне отвечали: «Тебе уже все сняли». Посмотрела на ноги – и правда! Так я окончательно поняла, что не чувствую ног.
Дальше меня везли на машине скорой помощи вниз, в больницу. На всех КПП просили документы. У всех были аккредитации, нужно было показывать. Еще нас спрашивали: «Куда вы едете? Какой диагноз?» Доктор, который со мной сидел, не хотел говорить, потому что понимал, что я услышу. Он просто говорил: «Мы не знаем». Ему на это отвечали: «Вы должны сказать, мы не можем вас просто так пропустить». И тогда он выкрутился, сказав: «У нее ушиб спины».
Ну и тогда я поняла, что раз он не хочет говорить – значит, произошло нечто серьезное.
Уже плохо помню момент, когда попала в больницу, потому что мне вкололи кучу обезболивающих и успокоительных. У меня все воспоминания вспышками о тех событиях.
Когда была в больнице в Сочи, помню только встречу с Путиным, и то не очень хорошо, потом помню самолет на взлетной полосе, транспортировку в Мюнхен. Сильно трясло, было очень больно.
– Про Путина все сразу вспоминают, когда о вас говорят – он к вам в палату зашел. Вы в маске лежали, в проводах все тело, а он в больничном халате рядом стоял и что-то говорил. Вы даже отвечали. Так и решился вопрос с транспортировкой в Германию?
– Мне потом сказали, что я Путину прошептала: мне бы поехать лечиться за рубеж. И хорошо, что я так сказала. Потому что по предыдущим травмам помню, что в других странах их лучше лечат, быстрее идет восстановление.
А вообще, если честно, встречу с Путиным помню очень плохо. Все было как в тумане, я находилась под обезболивающими, снотворными, различными препаратами. Поэтому мне было все равно, кто зашел в палату, врач или Путин. Так что в моральном плане мне это никак не помогло. Просто меня спросили: «Хочешь, чтобы пришел Путин?» И я сказала: «Ну пусть приходит».
– Опишите травму с медицинской точки зрения.
– У меня был компрессионный перелом грудного позвонка со смещением. Позвонок повредил спинной мозг. В России мне сделали операцию: вставили конструкцию, скрепили позвонки, чтобы все не развалилось. А в Германии ее сняли и поставили свою, немецкую. Не знаю, почему переделывали, что было не так. Может, в России неровно поставили или осколки не убрали.
В Германии заметили, что один позвонок раскрошен, убрали его и вставили металлический. Было аж две операции.
Немецкая конструкция стояла с 10 по 12 позвонки. Спустя два года я решила ее вытащить, поехала в ту же клинику в Германии – ее убрали, а металлический позвонок оставили.
Убрала конструкцию, чтобы улучшить подвижность спины. Было все-таки закреплено 4 позвонка, в том месте спина не гнулась. Конструкция могла хоть всю жизнь стоять, мне не обязательно ее было вытаскивать. Просто я уже сама подумала, что это будет лучше для спины, для кровообращения, для последующего излечения.
– Когда вы испытывали самую сильную боль? Сразу после падения?
– В Германии после операции, когда отпустил шок, отпустили таблетки. Была в палате специальная кнопка, которую я могла нажимать один раз за определенное время. Мне тут же подавался морфий. Мне хотелось жать ее постоянно!
– Кто вас поддерживал?
– Папа сразу прилетел в Мюнхен, Алексей был все время рядом. Его даже пустили в реанимацию, потому что мне было совсем плохо. Он всегда сидел у моей кровати, пытался разговаривать, отвлекать. Говорил: «Все хорошо, тебя спасли, врачи хорошо тебя прооперировали». Главное, он был рядом.
Если вдруг кто-то окажется в подобной ситуации, самое важное – чтобы близкие были рядом. Одна я бы не справилась с этим всем.
Мне в чем-то повезло, конечно. В том, например, что травма произошла на Олимпиаде, и мне очень-очень помогли, огромная была поддержка.
– Вы упомянули, что перекрестились перед тем заездом. Отношение к богу изменилось после этих событий?
– Я не думаю, что он послал мне тогда травму в виде наказания за какие-то грехи. Скорее, он послал мне испытание. Я ни в коем случае на него не обижена. Да, я верю в бога, до травмы ходила в церковь – ну так, раз в полгода, просто свечку поставить. Но при этом много чего не знала, например, что такое причастие.
После операций в Германии ко мне в больницу приехал священник в рясе, по просьбе очень дальних знакомых – в Мюнхене есть русская церковь. Разложил на кровати кресты, иконы, зажег свечи, ладан, и начал обряд. Соседка по палате офигела, учитывая, что даже мне было странно все это видеть в больничных условиях. Но помолилась – думала, вдруг поможет. Священник после обряда позвал нас на воскресную службу: как придете в себя, приезжайте.
Каждое воскресенье мы ездили в церковь из больницы. Мне было там хорошо, хоть я и ревела постоянно. Там же я впервые исповедалась и причастилась. В Пасху нас пригласили на обед, который батюшки организовали вместе с прихожанами. Поехали за город, там было уютно, по-семейному, очень вкусно поели.
С тех пор узнала много святых, стала разбираться в иконах, выучила несколько молитв («Отче наш», «Символ веры», Матроне, Пантелеймону), многое узнала о православных постах. Сейчас регулярно хожу в православную церковь в Испании.
– Близкие вам помогли, вера в бога помогла. А врачи?
– В Германии они были очень категоричны. Им проще сказать нет, чем что-то наобещать, а потом это не случится, и ты их за это засудишь. Поэтому они сразу пришли и сказали: «Нет, у вас нет шансов».
Зато условия в Германии были отличные, но там, опять-таки, тяжелых пациентов сразу будут учить жить на коляске, то есть, если какой-то шанс есть, они, может, и борются за него, но если вдруг понимают, что безнадега, сразу учат работе с коляской.
– Кто и при каких обстоятельствах впервые сказал вам: «Мария, вы больше не будете ходить?»
– Это случилось в Мюнхене. Мне поставили страшный диагноз: поперечный паралич.
Был обычный обход, в палату зашел человек. Блондин в очках, низенький. Я запомнила его имя, Борис Мандрик. Если честно, я его возненавидела, терпеть его не могла, когда он ко мне после этого приходил.
Вот что я от него услышала: «У вас полное повреждение, вы никогда не сможете ходить». Врач говорил на английском, я поняла каждое слово. И начала рыдать, кричать: «Как вы могли такое сказать! У меня есть шанс!» В палате были еще отец и Леша...
Прошло несколько минут. Леша вдруг взял меня за руку и сказал: «Выйдешь за меня?» Я хоть и плакала, ответила: «Да».
Потом я попросила Лешу сделать предложение еще раз, чтобы все случилось в более нормальной обстановке. И он вновь задал этот вопрос, только в Испании.
– В Германии вы проходили курс реабилитации, расскажете об этом подробнее?
– Со мной сразу начал работать физиотерапевт – его я тоже возненавидела. Не понимала, зачем нас заставляют делать разные вещи: клали на кушетки, требовали, чтобы мы поворачивались на спину, пересаживались на коляску, мне кидали мячик, я ловила.
Многое не получалось – я даже не могла сидеть на месте без опоры. Спина и таз меня совсем не держали, ног я вообще не чувствовала, будто не мои были. Я не могла контролировать тело, это жутко раздражало.
Леша говорил: «Ты не можешь по щелчку пальцев вылечиться. Пока восстанавливаешься, тебе нужны эти навыки. Делай это для того, чтобы жить сейчас». Со временем я поняла это и стала активно заниматься.
Занятия были разные: час в день физиотерапия, час – обучение управлению коляской (заезжали на горки, проезжали препятствия). Учили много чему еще: принимать душ, садиться в машину, даже играть в баскетбол и настольный теннис...
Я все думала: «Зачем меня учат ездить на коляске, если я хочу ходить?» А потом Мандрик сказал те слова, из-за которых у меня случилась жуткая истерика.
– Депрессия была страшной?
– Антидепрессанты я не принимала. Федерация прислала мне психолога, но я отказывалась, не хотела думать, что он мне действительно нужен, что я должна плотно с ним работать.
Где-то глубоко внутри появлялись суицидальные мысли: зачем жить, если буду как обуза и для Леши, и для других. Думала, что же я буду делать на этой коляске, особенно в России. Говорила Леше: «Лучше уж сдохнуть, чем так передвигаться».
– Когда вас пригласили в паралимпийскую команду?
– Еще когда была в Германии. Разные чиновники приезжали, говорили: «Мы тебя устроим, попадешь в сборную». Но я не хотела. Мне даже было неприятно, когда поступило такое предложение. Я сразу сказала: «Нет, зачем мне это?»
Я всю жизнь отдала большому спорту. Паралимпийский спорт просто не мое, не в обиду паралимпийцам, я ими очень горжусь. Мне кажется, в паралимпийском спорте больше шансов на успех у инвалидов детства, которые всю жизнь находятся в этом состоянии.
Но, конечно, паралимпийские соревнования нужны. Я сама периодически хожу в зал, у меня были мысли попробовать себя в пауэрлифтинге. Есть даже такой спорт, называется инвалидный жим штанги лежа. Я в свое время очень хорошо жала от груди, и если буду заниматься этим сейчас, то даже смогу поучаствовать в соревнованиях.
– Слышал, в Германии вы начали пробовать альтернативные способы лечения, даже обращались к знахаркам и колдунам.
– Да, когда немного очухалась, выставила о себе пост в соцсетях, стала общаться с внешним миром. Мне сразу написали миллион сообщений.
Всякое предлагали. Кто-то говорил, что у него есть в деревне такой-то дедушка (другой вариант – бабушка), и вот он помогает таким людям, как я. Сразу хотелось туда ехать. От отчаяния я верила всем, пыталась цепляться за любой шанс. Советовали витамины, мази (помажь там-то – и будет лучше), даже предлагали слушать «целебные» звуки. Если я что-то могла делать на расстоянии, я это делала.
Мне повезло, что рядом был Леша: он тщательно сортировал сообщения, следил, чтобы я не сильно погружалась в мир целителей. Многим говорил «до свидания», не давал мне общаться с такими людьми, особенно если просили деньги.
– Сколько вы пробыли в Германии, и кто все финансировал?
– Два с половиной месяца, до конца апреля. Мне все финансировала федерация ски-кросса. Даже оплатили лечение на несколько месяцев вперед, чтобы я дальше проходила реабилитацию.
Русский профессор-гипнотизер, громкий суд на 56 миллионов, интерес Следственного комитета к делу Блюма
– Но тут вы узнали про русского профессора Евгения Блюма и решили отказаться от реабилитации...
– Наш знакомый посоветовал полететь к Блюму в Испанию, посмотреть, поговорить. К слову, теперь он сам судится с Блюмом – естественно, тот его не вылечил.
Когда мы узнали о нем, все бросили в Германии и отправились туда. Слетали на два дня на консультацию. Поговорили, он сказал: «Ты полностью излечима, прилетайте заниматься». Мы вернулись в Германию, собрали вещи, за неделю выписались из больницы.
Возникла проблема: у меня не было коляски, надо было заказывать, а обычно их изготавливают 2-3 недели. И каким-то чудом за несколько дней мне сделали самую простую версию коляски.
– Врачи давали вам шанс встать на ноги меньше процента, а Блюм чуть ли не 90%. Что конкретно он сказал по шансам? Не казалось ли странным, что он такие цены устанавливает, хотя к нему обращались люди с бедой? 1500 евро в день (107 000 рублей в пересчете на сегодня) – это же огромная сумма.
– Он мне дал гарантию. Сказал, что у него уникальная методика, его личная, запатентованная, на стыке двух наук. Что у него нет белых халатов, что акцент идет на тренировки, а не просто на физиотерапию. Мы с Лешей привыкли работать и подумали, что через работу, через преодоление можно чего-то достичь. И поверили.
– Как оплачивали такие счета?
– Первое время помогала федерация, подключались разные фирмы, бизнесмены, потом стали присылать деньги уже самые разные люди. В итоге собрали на год занятий – потом они закончились, и тогда снова собирали.
– Насколько интенсивные были занятия?
– У Блюма я занималась каждый день по 6 часов, фактически жила в его клинике – домой уезжала только ночевать (мы снимали квартиру). Занятия проходили в зале с его личными тренажерами, собранными и запатентованными для клиники. Так он нам сказал. Это были железные конструкции, собранные индивидуально под каждого пациента.
Все время нужно было заниматься, нельзя было пропускать ни одного дня. Даже когда мы ехали в Россию делать документы, он говорил, что каждый пропущенный день это как неделя отката.
Обычно я приезжала в клинику к 9, занималась до 12, потом там же обедала, часик спала и занималась часов до 5-6. Поэтому времени вообще не было.
– Читал, Блюм чуть ли не гипнотизировал вас, уверял, что есть прогресс?
– Да, он говорил, что прогресс есть, нужно дальше заниматься. Конечно, у меня мышцы на ногах стали нормальными, потому что с ними постоянно работали, но чувствительность не вернулась.
– Когда вы поняли, что ничего не выйдет?
– Мы до последнего верили, что все получится, нам постоянно твердили: вот-вот все будет, только надо еще собрать денег. Спустя год у меня появились сомнения, потому что мне говорили, что поставят на ноги именно за этот срок, за 27 миллионов, но ничего не случилось. И все-таки мы думали, что нельзя вот так взять и бросить – значит, нужно еще заниматься.
Прошло еще полгода, и мы уже окончательно поняли: блин, вообще нет чувствительности! Деньги уже все потратили, 50 миллионов. И нифига. Тяжело было заниматься, когда пропало доверие.
– А потом вы решили – надо идти в суд?
– Мысли о суде появились не сразу, было как-то не до этого. Самое главное, я никогда этим не занималась, не знала, как это организовать. У меня не было знакомых адвокатов. А потом узнала, что есть такая организация «Платформа», они занимаются инвестированием судебных процессов. И вот тогда я поняла, что будет команда, что мне не придется платить деньги за адвокатов. И я решилась.
– В самой клинике говорят, что не обещали поставить вас на ноги. Вас это удивило?
– Да, удивило! Просто есть разные интервью и статьи, где Блюм говорил это.
– Еще в клинике утверждают, что лечение на самом деле помогло – вам укрепили спину, улучшили состояние настолько, что вы избавились от металлической конструкции на позвоночнике. Детей якобы тоже удалось с их помощью завести. Вы признаете их заслуги? Или главным для вас было встать на ноги?
– Они вообще много чего говорили. Если бы они не дали мне обещание, что поставят меня на ноги, я бы не пошла туда заниматься за 1,5 тысячи евро в день. Спину покачать я могу и за 50 евро в день. Да, не спорю, спина укрепилась от занятий на тренажерах по 6 часов в день, но разве можно было ждать иного результата? Еще раз: я не за этим туда шла!
Насчет детей. В Германии, когда мне раскрыли диагноз и сказали, что я всю жизнь буду на коляске, Леша первым делом спросил, смогу ли я иметь детей. И врачи сказали, что это возможно, правда, попросили предохраняться некоторое время, пока спина заживает. А так, они сказали, что забеременеть можно будет легко, поскольку все функции женских органов сохранены в полном объеме.
– Наконец, в клинике подчеркивают, что когда деньги закончились, они позволяли вам заниматься бесплатно.
– Да, было дело. Но им всем на меня уже пофиг было.
– Ну и еще вам ставят в вину пропуски. Я так понимаю, в первый год вы практически не пропускали, только потом уже?
– Я в первый год пропускала занятия только из-за того, что нужно было ехать в Россию, оформлять вид на жительство и другие документы. Я не потому уезжала, что вдруг захотела отдохнуть или куда-то съездить покайфовать, просто возникли неотложные дела. В первый раз мы уехали в Москву на неделю, при этом взяли с собой кучу всего, чтобы заниматься. Потом уже через год – съездили за деньгами, потому что они закончились. Вот и все.
– Когда вы снова поняли, что шансы встать на ноги ничтожны?
– Шли дни, процент моего доверия к Блюму становился все меньше. Ты платишь столько денег каждый день и вдруг понимаешь, что тебя вроде бы обманывают, но психологически было очень сложно бросить все, когда прошло уже столько времени. Думаешь: ну надо еще поработать, вдруг финал все-таки близок. А он все не наступал, а денег-то уже и не было.
– Но вот вы в конце концов порвали с Блюмом после почти двух лет мучений, а потом пошли судебные тяжбы. В феврале 2019-го Невский районный суд постановил выплатить вам 40 тысяч рублей морального вреда и 20 тысяч в качестве штрафа. В остальной части иска было отказано.
– Меня это решение реально потрясло. Это даже не целый день тренировок, а какие-то жалкие 3 часа. А я потратила впустую почти два года!
– Однако 17 октября тот же суд вынес уже новое решение: 2 млн компенсации и 1 млн – штраф. Вы будете обжаловать решение по части возмещения убытков уже в кассации?
– Мы продолжим борьбу дальше, потому что нас интересует возмещение убытков в полном объеме.
– Плюс Следственный комитет обратил внимание на ваши тяжбы с Блюмом... Летом против него даже было возбуждено уголовное дело по статье «Мошенничество в особо крупном разделе».
– Мы обрадовались, что СК заинтересовался этим делом. Надеемся, это поможет.
– В общей сложности вы с самого начала хотели отсудить у клиники Блюма 56 миллионов, из них 5 – в качестве компенсации морального вреда. Если получится отбить эти серьезные деньги, на что они пойдут?
– На лечение. На данный момент я приостановила поиски решения своей главной проблемы. Но я знаю, что в мире много врачей, которые, возможно, смогут помочь мне. Ведь разрабатываются всякие методики, прогресс не стоит на месте. Например, проводят операции со стволовыми клетками. И на все это нужны деньги; если получу их, то потрачу на это.
– А на благотворительность будете что-то выделять?
– Конечно, буду помогать тем, кто нуждается. Я и сейчас помогаю. Например, перечисляю деньги неизлечимым и тяжело больным детям.
Нежданная беременность и страх перед родами, предложение руки и сердца во время велопрогулки, Матео и Милитина стали смыслом жизни
– Когда созрело решение, что будете жить в Испании?
– Два года мы там были из-за Блюма. Вещи перевезли, друзья появились. Язык выучили, привыкли. Когда ездили в Россию, нас спрашивали, когда мы окончательно вернемся. А мы поняли, что в России нас уже ничего не держит и что там я просто не смогу нормально жить.
Да, в квартире у меня были созданы все условия, я могла себя сама обслуживать, но когда речь заходила просто о том, чтобы выйти из подъезда... Я целых 2 года боролась за то, чтобы мне сделали съезд на дорогу. Его просто не было напротив моего дома.
– То есть на коляске в России вам было совсем некомфортно?
– Приехав домой, я сразу почувствовала, что у нас в стране плохо адаптирована городская среда под нужды людей с инвалидностью. Каждый раз когда я приезжаю домой, возникает куча проблем. Из-за этого сильно портится настроение.
Любой пандус не соответствует нормам. Я даже не знаю, что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию, ведь плохие пандусы это далеко не все. Много плохих тротуаров, дорог, некачественные съезды и заезды на дороги (или их вообще нет), плохие лифты в жилых домах, тяжелые двери... Бесит, что парковочные места для инвалидов постоянно заняты. В заведениях, куда я хочу попасть, должны быть лестницы или порожки, их тоже часто нет.
Ну и отношение наших людей не радует: они не привыкли видеть инвалидов на улице, потому что многим из нас не удается выходить из дома. И когда прохожие видят инвалида – начинают глазеть. Некоторые смотрят очень зло, хотя есть и те, кто восхищаются: девушка молодец, выходит хотя бы на улицу.
В Европе, поверьте, все по-другому.
– Испанию вы настолько полюбили, что даже квартиру там купили. А на что живете?
– Мы подрабатываем в сфере услуг. Помогаем туристам снять квартиру (или даже купить), сделать трансфер в аэропорт. Очень ждем вид на жительство с правом на работу, чтобы можно было легально трудоустроиться. Блог в инстаграм, где я делаю публикации под ником «Мама на колесах», монетизирован. Хочется заниматься им больше, но для этого нужно время. Фонд поддержки олимпийцев платит мне ежемесячно 100 000 рублей с тех пор как получила травму. Ну и Леша после того, как ушел из спорта, чем только ни занимался.
– В Испании он получил главную работу – стал вашим мужем.
– Да. В сентябре 2016 года я узнала, что беременна. У нас сразу появилась идея сыграть свадьбу. Ведь после родов обычно не до этого...
Был уже месяц, как я забеременела, и я прекрасно понимала, что скоро начнет расти живот. А мне хотелось свадьбу в красивом платье. Я намекнула Леше, что кольца еще не было. Спустя пару недель он сделал мне предложение.
Мы ездили кататься на велосипедах, в красивом переулке он достал кольцо. У меня даже есть видео, он снимал все это на GoPro. 10 ноября мы съездили в Мадрид и расписались в русском консульстве.
– Свадьбу сразу стали планировать. Я всегда хотела, чтобы она была на море, в теплом месте. Пришла в голову идея с Тенерифе. Не знала, успеют ли друзья так быстро организоваться и прилететь туда. Мы просто посмотрели билеты, нашли хороший 5-звездочный отель. Позвонила, узнала, можно ли там сыграть свадьбу.
26 ноября была свадьба. Повезло, что все смогли приехать. Друзья из Петербурга купили билеты на один прямой рейс из Хельсинки, сняли маршрутку и всей дружной компанией доехали до нас. И папа мой, конечно, прилетел.
Свадьба была классной, как я мечтала. (после паузы) Конечно, мечтала о свадьбе на ногах, но ничего страшного. Думаю, мы повторим ее когда-нибудь, когда я уже встану на ноги. Платье выбирала недолго. Я не хотела пышной церемонии, не хотела покупать платье, которое один раз наденешь, а потом оно будет долго висеть. Взяла белое вечернее платье – недорогое, но красивое.
Самый трогательный момент – когда Леша выносил меня на руках по красной ковровой дорожке к арке с цветами. Я не хотела, чтобы коляска присутствовала на церемонии. Он меня на руках донес до арки, там стояли стульчики, мы на них сели.
Потом мы в том же отеле провели еще три дня. Это был а-ля медовый месяц.
– Ваша первая беременность, которая и спровоцировала свадьбу – как о ней узнали, это было вау для всех?
– У меня была задержка, сделала тесты, увидела две полоски. Это было супернеожиданно. Мы не планировали... Вернее, Леша-то все продумал. И сказал мне с улыбкой: «Что-то скучно нам вдвоем живется». Я сначала испугалась, было страшно. Я не знала, как буду на коляске с ребенком.
Родов тоже боялись: в Испании у врачей не было опыта, они не принимали роды у женщины с такой травмой. Мне назначили кесарево, потому что из-за потери чувствительности я не могла тужиться. Но все прошло хорошо.
Когда родился мальчик, Леша, как всегда, был рядом, помогал. И поэтому когда узнали про вторую беременность, уже никаких переживаний не было.
– Сына вы назвали Матео, теперь вот дочь – Милитиной. Необычно. Как выбирали имена?
– Да гуглили в интернете просто, смотрели по святкам. Хотели, чтобы ни у кого из друзей не было таких имен, не нужны были лишние ассоциации. Ну и еще важно было, чтобы во всех странах могли правильно произносить и писать эти имена.
– Как складывается ваша жизнь после появления Милитины?
– Все хорошо, мы очень рады. Времени стало еще меньше, не успеваешь заниматься чем-то еще, кроме семьи. Хотя прямо сейчас я учу билеты, буду сдавать экзамен на права: мы как резиденты в Испании не можем ездить с русскими правами. У меня есть машина на ручном управлении, мне нужны эти права. Первую попытку я завалила, скоро буду сдавать экзамен во второй раз.
– Что вам больше всего нравится делать, а что по-прежнему дается с трудом?
– Самое крутое, что в Испании можно быстренько одеться, выйти на улицу и провести на свежем воздухе время с детьми! С другой стороны, дети занимают много времени, и когда бабушка не может приехать, то приходится вечером трудиться – нужно всех накормить, помыть, уложить. Но я воспринимаю это как должное.
– Вы не раз говорили, что счастливы. Ваше отношение к счастью изменилось?
– Я недавно услышала фразу: «Счастье – это не конечная цель, счастье – это путь». Нужно каждый день благодарить вселенную за то, что у тебя есть. У других может быть ситуация еще хуже. Не надо сравнивать, надо ценить.
– Когда вы поняли, что мрак, окутавший вашу жизнь, отступил?
– Многие почему-то думают, что я свыклась с инвалидностью, что я забыла, как жить не на коляске... Вот только я по-прежнему жду тот день, когда снова смогу ходить. Но раньше это была моя единственная мечта, цель. Сейчас я уже так не думаю. Я хочу, чтобы мои дети были счастливы. Я рада, что у меня двое детей. Многие не могут даже забеременеть, а у меня получилось выносить и родить двоих здоровых малышей. Это огромное счастье.
– Что пожелаете людям, запертым в теле?
– Нужно, чтобы человек сам прошел этот путь. Только так можно понять, что все зависит только от тебя, что ты сам строишь жизнь. В Германии, когда я пережила все операции, встретила мужчину на коляске. Как он пострадал – включал свет, молния попала в выключатель, и его парализовало. Он там был на реабилитации, с момента травмы прошло несколько лет. И он все время говорил: «Я счастлив, я так счастлив!» Я смотрела и думала: «Что за человек, как можно быть счастливым на коляске?» И считала тогда, что коляска – не про меня. Прошло время. Сейчас я, как и он, тоже могу сказать, что счастлива.
– А спорт смотрите? Включаете телевизор, чтобы снова окунуться в те эмоции?
– Честно говоря, вообще не слежу. Иногда в инстаграме смотрю, как выступают ребята, которые еще при мне участвовали в соревнованиях. А так времени нет, да и интереса уже такого нет. Появилось много новых лиц, а тех ребят, которые начинали со мной и Лешей, уже почти не осталось.
Источник
